Основание и Империя - Страница 41

Байта кивнула.

– Спасибо. Он в постоянном страхе и, боюсь, под психозондом сойдет с ума. Поэтому я хочу усыпить его бдительность, а после этого задать несколько вопросов. Вы меня понимаете?

Она снова кивнула.

– Визисонор – первый шаг. Шут говорил, что умеет на нем играть, а сейчас по его реакции я вижу, что эта одна из величайших радостей в его жизни. Поэтому, понравится вам его игра или нет, сделайте вид, что понравилась. По отношению ко мне выразите расположение и доверие. И во всем следуйте моим указаниям.

Мис быстро взглянул на Магнифико, который возился в углу дивана с визисонором и, казалось, был полностью поглощен своим занятием, и светским тоном спросил у Байты:

– Вы когда-нибудь слышали визисонор?

– Слышала однажды, – так же небрежно ответила Байта. – На концерте редких инструментов. Мне не очень понравилось.

– Значит, плохо играли. Хорошие мастера игры на визисоноре очень редки. Дело здесь не в быстроте и ловкости пальцев; орган требует более серьезной физической подготовки. Для визисонора нужна определенная раскованность мышления, – и тише. – Поэтому наш ходячий скелет может показать высокий класс игры. Часто случается, что люди, хорошо играющие на визисоноре, во всем остальном идиоты. Это один из парадоксов, которые делают психологию увлекательной.

– Вы знаете, как работает эта хитрая штуковина? – продолжал Мис, снова светским тоном. – Я ее осмотрел и выяснил, что ее сигналы непосредственно стимулируют мозговой зрительный центр, не затрагивая зрительного нерва. В природе такое явление невозможно. А звук нормальный.

Работает барабанная перепонка и все, что положено. Тс-с-с! Он приготовился играть. Нажмите вон тот выключатель. В темноте будет лучше.

Когда свет погас, Магнифико почти растворился в темноте, а Мис превратился в бесформенную, тяжело сопящую массу. Байта изо всех сил таращила глаза, но ничего не видела. Раздался тонкий, пронзительный дрожащий звук и стал набирать высоту. Где-то в немыслимой выси он остановился и покатился вниз, распух, заполнил комнату и с оглушительным взрывом лопнул. В воздухе возник маленький пульсирующий цветной шарик. Он рос, выбрасывал протуберанцы, которые ползли вверх и в стороны, извиваясь и переплетаясь. Некоторые оторвались, образовав маленькие шарики разных цветов. Байта стала обнаруживать странные вещи.

Она заметила, что с закрытыми глазами видит танец цветовых пятен гораздо лучше, что малейшей пульсации цвета соответствует определенный звук, что она не может назвать ни одного из цветов, участвующих в игре и, наконец, что цветовые шарики – вовсе не шарики, а какие-то фигуры.

Сказочные фигуры, танцующие языки пламени, исчезающие в никуда и возникающие из ничего, обвивались один вокруг другого и сливались в новые фигуры.

Байта вспомнила, что нечто похожее она видела в детстве, когда по ночам зажмуривалась до боли, а потом всматривалась в темноту. А цветные шары, круги и волны вертелись вокруг нее в бешеном танце и вдруг понеслись прямо на нее; ахнув, она закрыла лицо руками, они остановились, и Байта оказалась в центре сверкающего водоворота, холодный свет сыпался с ее плеч, как снег, стекал по рукам, капал с пальцев и, подхваченный невидимым течением, возвращался в центр комнаты. А под ногами струились ручьи музыки. Потом Байта перестала понимать, где звук, а где свет. Ей стало любопытно, видит ли Эблинг Мис то, что видит она, и если нет, то что он видит. Долго думать об этом Байта не могла: перед ней запрыгали новые фигуры – человеческие? Да, женщины с волосами, пляшущими, как огонь. Они схватились за руки и закружились в хороводах, а музыка зазвучала, как смех, тихий женский смех.

Хороводы превратились в звезды; звезды, перемигиваясь, образовали сложный узор, вспыхнули, и на их месте встал дворец. Каждый камень в его стене сверкал, двигался и играл цветами по-своему, и по этим камням взгляд бежал все выше и выше – а там ослепительно сверкали двадцать башен, которыми был увенчан дворец.

Из ворот дворца выстрелил ковер, покатился, раскручиваясь и опутывая пространство. Из него поднимались фонтаны цвета, превращались в деревья и пели своими собственными голосами.

Байта потеряла ощущение реальности. Она вдыхала музыку, как воздух.

Потянувшись к тоненькому деревцу, она тронула рукой цветок. Лепестки осыпались на землю с хрустальным звоном.

Зазвенели цимбалы, и перед Байтой завертелся огненный смерч. Он посыпался ей на колени, разлетаясь сверкающими брызгами, которые собирались в радугу, а по радуге, как по мосту, побежали фигурки людей. И все это: дворец, сад, люди на мосту – плыло по волнам плотной, почти осязаемой музыки.

И вдруг музыка испуганно задохнулась. Дворец, сад, мост, люди смешались, собрались в шар, шар сжался, подпрыгнул к потолку и исчез.

Снова стало темно.

Мис, пошарив по полу ногой, нашел выключатель, наступил на него, и в комнате зажегся свет, прозаический дневной свет.

Байта заморгала, и из ее глаз покатились слезы, словно от тоски по законченной сказке. Эблинг Мис сидел, не двигаясь, широко открыв глаза и рот. Магнифико в экстазе прижимал визисонор к груди.

– Госпожа моя, – выдохнул он, – это волшебный инструмент. Как он слушается руки, как отвечает на движения души. На нем можно творить любые чудеса. Тебе понравилась моя композиция?

– Это твоя собственная музыка? – благоговейно произнесла Байта.

Шут покраснел до самого кончика длинного носа.

– О да, моя госпожа, собственная. Мулу она не нравилась, но я часто играл для себя. Я лишь однажды, в молодости, видел дворец – обитель роскоши и богатства. Это было во время какого-то праздника. Таких нарядных людей, такого великолепия мне больше не пришлось видеть, даже при дворе Мула. Увы, бедность моего воображения не позволяет мне передать все краски, звуки, все великолепие того праздника… Я назвал свое сочинение «Воспоминание о рае».